Carpe Noctem
Из игры с Аалто Янтарной и Инеистой, творением Локи.
2014-2016
Из забвенияВремя в мрачном царстве Хель течет незаметно, если к подобному месту вообще применимо понятие времени; каждый день похож на прошедший, и каждый час похож на предыдущий, как схожи между собою капли воды из одной чаши. Холодные сумерки, только холодные сумерки - и ничего больше, ни проблеска света, ни пятна тени, лишь холодные сумерки, полные шепота слабого ветра и тихого журчания ручьев.
Тебе никогда не выйти отсюда," - слышится в каждом угасающем вздохе ветра, не приносящего ни холода, ни тепла. "Это будет длиться вечно, ты никто, ты ничто, ты растворишься в этой могильной серости," - тихо, монотонно журчат ручьи, эти слова врезаются в память, звучат в голове снова и снова, сводя с ума.
"Где твоя слава, Бальдр? Кто помнит о твоих дарах? Никто не оплакивает тебя. Нет, нет, никогда тебе не выйдет отсюда, и никогда не будет вся земля оплакивать твою гибель. Тебя забудут! Тебя уже забывают, уже почти не вспоминают - слезы тех немногих, кто оплакивал тебя, высохли, и они предали твою память. Есть только ложь, Бальдр. Только коварство и обман, и никому, никому нельзя было верить! Посмотри, где ты теперь, что стало с тобой?.." - эти шепоты сводят с ума, но Бальдр еще не сломлен.
Сколько дней прошло с тех пор, как стрела из омелы пронзила его тело? Или же - сколько сотен лет? Тысяч? Он давно уж сбился со счету, да и как измерить время за границей жизни? Забытый, бродит он по берегам мертвых ручьев, силясь сохранить остатки разума, силясь сохранить память. Безвременье и тени. И ничто не нарушает это мрачное однообразие.
Но что это? Неужели в самом деле чей-то окрик разорвал эту мучительную тишину?
Звуки голоса Бальдра утонули в серой мути, смешались с ней, растворились в ней, стали такими блеклыми, а потом и вовсе перестали быть. Стоило ли ждать ответного окрика? Обрушившееся на аса безмолвие казалось непроницаемым и невыносимо тяжелым. Постепенно звуки возвратились в Хельхейм - снова зашептал ветер, дующий из ниоткуда в никуда, снова его дыхание встревожило мертвую воду, покрыв ее узором ряби, снова зажурчали ручьи о том, что так есть и будет вечно.
Бальдр стоял, бессильно уронив руки, не зная, что делать ему теперь, когда мелькнувшая на краткий миг надежда обратилась прахом. Годы - а может быть, тысячелетия - в царстве холодной Хель не пощадили даже его красоту, которой некогда не было равных: в золотых кудрях появились широкие серебряные пряди, зеленые глаза запали и потускнели, и такая мука плескалась в них, что все ручьи Хельхейма можно было бы напитать ею - и еще много осталось бы.
Но что это? Это не ветер шелестит мертвой листвой, это чьи-то шаги! Там, на холме! Что-то или кто-то движется в липком сером тумане, скользит по замшелым камням... Бальдр обернулся на звук, повернулся резко, всем корпусом, будто готовый вскинуть щит и отразить невидимый удар.
Снова окрик, снова его имя звучит во мгле безвременья. Совсем рядом! Разорвав мутную мглу, перед асом предстает дева - бледная, но и яркая, холодная, но и подобная пламени - как рассыпавшиеся по скатерти ягоды клюквы, как капли крови на свежем снегу.
- Ты нашла меня, - Бальдр и сам не знает, верить ли своим глазам, - Я не тот, кем был раньше. Что тебе нужно? Кто ты?
Зеленые глаза - глаза пылкого юноши и смертельно уставшего старца - смотрят недоверчиво и жестко, в них нет былого огня и задора, той искры, что заставляла тех, кто глядел в них, улыбаться.
Странная это была встреча, и многое изменила она: так возвратился Бальдр в мир живых, и лишь Аалто и Хель ведомо, какая цена была за то уплачена. Было ли нарушено при этом равновесие мира? Наверное, было, да только Бальдр об этом не думал, радовался он осеннему солнцу, мертвым листьям, последним цветам и первому снегу, дыханию ветра и холодным песням ручьев - живых, быстрых, журчащих весело и бойко, не то что в сером царстве Хель.
И было потом тепло - тепло чужого крова, тепло дома дочери Локи. И был мед, и были песни...
Но что ждет впереди, зачем все это, есть ли в самом деле место в мире для погибшего и оплаканного Бальдра, с чьей смертью давно уж смирились? И много еще появилось вопросов, и так мало - ответов, а ведь Янтарная и Инеистая тоже ищет ответов, но получит ли она их, сможет ли Весенний помочь ей разыскать их?
долгий путь лежит перед Осеннеглазой и Солнечным...
* * *
Греза ночная и темная
Луч лунного света касался золотистых кудрей весеннего божества нежно и неуловимо, и в этом бледном сиянии лицо Бальдра казалось безмятежным, будто обрел он былую радость и тепло, будто снова готов был сиять и нести свет целому миру. С завистью смотрела на него Осеннеглазая, в чьем сердце не было ни тепла, ни покоя - лишь борьба суровой метели с неистовым пожаром, но как же она ошибалась...
Не ведало покоя и весеннее сердце прекраснейшего из асов. И пусть покинул его могильный холод, не было оно покамест исцелено, и страшные раны на нем горели и истекали кровью, горячей и нестерпимо алой, и багровой пеленой подергивались его грезы. На смену серости и мертвенному холоду пришли кровь и пламя, и даже сам небосвод виделся Бальдру во сне его пылающим, а звезды - истекающими кровью, и оттого и луна окрасилась темно-красным. Кровь, всюду кровь... Нестерпимо горячая, капала она с небес, и с ужасом взирал весенний бог на свои ладони, запятнанные багровой влагой. Смел был Бальдр, но и для его отважного сердца это зрелище было все же чрезмерным, и стон сорвался с его губ - но не пробудился он, не вырвался из объятий кошмара. А кровь, будто капли дождя, капала на снег, и снег таял, обнажая не мертвую траву, но языки пламени, вспыхивавшие все ярче...
И снова стон сорвался с губ весеннего бога - протяжный, жалобный, как крик умирающего зверя, но и полный гнева и желания сражаться, победить этот ужас. Что видел он теперь, какие еще ужасы подобрались слишком близко к его истерзанному сердцу, едва успевшему оттаять?
Верно, Янтарноокая слышала эти стоны... Может, и хотела она уже разбудить его, да только Бальдр сам вдруг рывком сел на своем ложе, удивленно распахнув глаза и жадно хватая губами воздух, будто нечем ему вдруг стало дышать.
- Так это только сон... - хрипло произнес он, погасшим взглядом скользя по огненным кудрям дочери Локи, - Только сон... Что же будет, Осенняя? Что будет со мною здесь? Что еще увижу я - во сне и наяву...
* * *
В доме ОсеннеглазойХорошо жилось в доме Осеннеглазой: уютно, беззаботно, каждый день наполнен теплом - и не скажешь, что это Инеистая здесь хозяйничает, столько всюду солнца! То ли дни проходили, то ли целые месяцы - и не поймешь даже. Радостно. Спокойно. Тихо.
Бальдру нравилось просыпаться в доме Янтарноокой от ее тихого, хриплого голоса, от запаха горячего хлеба и каких-то чудных трав, аромат которых пропитал и ее огненные кудри. И кудри ее ему тоже нравились - мягкое пламя, которое можно гладить, перебирать тяжелые пряди снова и снова, рассказывая о чем-нибудь давнем, почти забытом. Впрочем, теперь все казалось таким - далекими тенями из прошлого, некогда живого и яркого, а теперь все чаще ускользающего из памяти. И только одно оставалось неизменным: перед смертью Бальдру начали сниться дурные сны, и эти мучительные видения не оставили его и в царстве Хель, и не желали покинуть Весеннего аса и теперь.
- Мы поднялись на невероятную высоту, к самым звездам, и внизу бушевало море - зелено-серое, мрачное, неистовое, - жуя еще теплую горбушку, сонно рассказывал Бальдр, пока дочь Обмана хозяйничала по дому.
- Я была там с тобой? - прежде он не рассказывал о том, что она ему снится, Осенняя удивилась.
- Да, ты была со мною, в самом деле, - похоже, он и сам только теперь сообразил, что в этот раз в кошмаре он не был одинок, - Мы мчались над морем, и шумел ветер, и волны стонали. А потом мы рухнули вниз. У тебя были такие горячие руки... А я чувствовал немыслимую ярость и готов был самое море растерзать, боялся, что ты разобьешься о волны, рухнув с такой жуткой высоты. Я не помню, чтобы я когда-либо испытывал такую злобу! Но удара не было, мы падали глубже и глубже, сквозь мутную воду, сквозь тьму, в холод...
Бальдр замолчал, встревоженно глядя на свое осеннее солнце, на свою не сестру и не жену, такую теплую и уютную сейчас.
- Грядет что-то очень дурное, Янтарноокая, - беспокойно, но все же улыбаясь, проговорил он, - Не знаю пока, что, но что-то будет. Эти сны меня не оставляют. И в них всегда так холодно... Хорошо, что здесь, с тобой всегда так тепло.
* * *
Смерти больше нет
Мир рушился, а он был заперт. Он слушал стоны умирающей земли взаперти, вцепившись в оконную раму. За окном все было как обычно... Но он знал, он чувствовал, что мир умирает, и что смерть эта станет началом преображения. Предсказанное сбывалось. Боги умирали, и Бальдр слышал стоны своих братьев и сестёр. Он чувствовал их раны и отчаяние и кричал от боли, от невыносимой горечи. Но больнее всего было знать, что совсем скоро из пучины морской поднимется новая, зелёная земля. Земля, которой он будет править. Не желал он такой власти, такой новой жизни! Для чего ему мир, где не будет никого, кого он знал, кто был ему дорог?
Бальдр метался по дому Янтарной и Инеистой, терзаемый видениями гибели мира, рыдал и рычал, колотил кулаками в стены, разбивая в кровь костяшки. Он был подобен разъяренному зверю, бурному весеннему потоку, рвущемуся из берегов, штормовому ветру, воющему отчаянно и зло. Страшен был бог весны, и не было в его сердце света...
То ли день, то ли ночь конца света все ещё длилась, когда Осеннеглазая дочь Локи возвратилась в своё жилище. Огненные очи ее пылали от боли и злобы, но рухнула она к ногам солнечного бога и обняла его колени. Ибо только он у неё остался, и у него осталась только она. Двое их было в этом новом мире, двое выживших.
Бальдр опустился на колени, прижал Огненную Кравчую к своей груди, обнял... От рук его струились тепло и свет, и обоих их окутало золотистое сияние, напоенное ароматами весны. А из деревянных половиц потянулись молодые зеленые стебли, на которых тут же появлялись нежные листочки и распускались цветы...
Янтарная и Инеистая дочь Локи плакала, и Бальдр не мог и не хотел унять ее слезы. Пусть текут, пусть прольются все... Скоро наступит рассвет, и в новый день не должны они нести с собой такую горечь. Рассвет нового дня, рассвет нового мира они должны встретить вдвоем. Ей чуждо солнце, как ему чужд мрак ночи, но на рассвете тьма и свет встречаются и принимают друг друга в объятья, так и Весеннему богу предстояло начать свой путь в возрожденном мире рука об руку с созданием бога Огня и Лжи. Нигде, никогда не было сущностей друг другу более чуждых... И более родных, ибо за то время, что они провели вместе, они стали друг другу ближе и дороже, чем кровные родственники, чем влюбленные.
— Всё кончилось здесь, — женщина тяжело выдохнула и повела плечами. — Здесь же и начнется.
Здесь. В этой тихой обители в осеннем лесу, в доме, через старые, вытертые половицы которого теперь прорастали первоцветы, наполнявшие воздух горько-сладким ароматом. Бальдр сорвал синий, словно полуночное небо, цветок анемона и вплел его в огненные кудри Аалто, коснулся горячими губами ее лба и молвил тихо:
- Посмотри... Первый рассвет... - серое безвременье за окном сменилось безбрежной синевой, в которой расцветало розово-золотыми лепестками-лучами возрожденное солнце, и там, где они касались земли, поднявшейся из полной слез и крови пучины моря, распускались цветы. Воздух наполнился пением птиц, возвестивших о начале нового дня. Ветер ласково касался молодой травы и распускавшихся листьев и шептал о том, что смерть побеждена. Смерти больше нет. Есть только жизнь, сияющая в каждой капле росы, дышащая в каждом вздохе ветра, поющая в каждом ударе сердца.
- Пойдем, - Бальдр поднял Янтарноокую дочь Лодура на руки и коснулся губами ее горячего бледного лба, - Взглянем на новый мир, в котором нам теперь жить. Пойдем... Ты - моя Осень, моя тень, моя ночь. Без тебя не будет моего света...
Он шагнул за порог, в ясное утро, навстречу солнцу. В лес вечной осени пришла весна, когда нога его коснулась холодной земли. И там, где он ступал, распускались цветы, и птицы пели, радуясь свету Бальдра. А он смотрел на весеннее солнце, и по щекам его текли слезы.
2014-2016
Из забвенияВремя в мрачном царстве Хель течет незаметно, если к подобному месту вообще применимо понятие времени; каждый день похож на прошедший, и каждый час похож на предыдущий, как схожи между собою капли воды из одной чаши. Холодные сумерки, только холодные сумерки - и ничего больше, ни проблеска света, ни пятна тени, лишь холодные сумерки, полные шепота слабого ветра и тихого журчания ручьев.
Тебе никогда не выйти отсюда," - слышится в каждом угасающем вздохе ветра, не приносящего ни холода, ни тепла. "Это будет длиться вечно, ты никто, ты ничто, ты растворишься в этой могильной серости," - тихо, монотонно журчат ручьи, эти слова врезаются в память, звучат в голове снова и снова, сводя с ума.
"Где твоя слава, Бальдр? Кто помнит о твоих дарах? Никто не оплакивает тебя. Нет, нет, никогда тебе не выйдет отсюда, и никогда не будет вся земля оплакивать твою гибель. Тебя забудут! Тебя уже забывают, уже почти не вспоминают - слезы тех немногих, кто оплакивал тебя, высохли, и они предали твою память. Есть только ложь, Бальдр. Только коварство и обман, и никому, никому нельзя было верить! Посмотри, где ты теперь, что стало с тобой?.." - эти шепоты сводят с ума, но Бальдр еще не сломлен.
Сколько дней прошло с тех пор, как стрела из омелы пронзила его тело? Или же - сколько сотен лет? Тысяч? Он давно уж сбился со счету, да и как измерить время за границей жизни? Забытый, бродит он по берегам мертвых ручьев, силясь сохранить остатки разума, силясь сохранить память. Безвременье и тени. И ничто не нарушает это мрачное однообразие.
Но что это? Неужели в самом деле чей-то окрик разорвал эту мучительную тишину?
Звуки голоса Бальдра утонули в серой мути, смешались с ней, растворились в ней, стали такими блеклыми, а потом и вовсе перестали быть. Стоило ли ждать ответного окрика? Обрушившееся на аса безмолвие казалось непроницаемым и невыносимо тяжелым. Постепенно звуки возвратились в Хельхейм - снова зашептал ветер, дующий из ниоткуда в никуда, снова его дыхание встревожило мертвую воду, покрыв ее узором ряби, снова зажурчали ручьи о том, что так есть и будет вечно.
Бальдр стоял, бессильно уронив руки, не зная, что делать ему теперь, когда мелькнувшая на краткий миг надежда обратилась прахом. Годы - а может быть, тысячелетия - в царстве холодной Хель не пощадили даже его красоту, которой некогда не было равных: в золотых кудрях появились широкие серебряные пряди, зеленые глаза запали и потускнели, и такая мука плескалась в них, что все ручьи Хельхейма можно было бы напитать ею - и еще много осталось бы.
Но что это? Это не ветер шелестит мертвой листвой, это чьи-то шаги! Там, на холме! Что-то или кто-то движется в липком сером тумане, скользит по замшелым камням... Бальдр обернулся на звук, повернулся резко, всем корпусом, будто готовый вскинуть щит и отразить невидимый удар.
Снова окрик, снова его имя звучит во мгле безвременья. Совсем рядом! Разорвав мутную мглу, перед асом предстает дева - бледная, но и яркая, холодная, но и подобная пламени - как рассыпавшиеся по скатерти ягоды клюквы, как капли крови на свежем снегу.
- Ты нашла меня, - Бальдр и сам не знает, верить ли своим глазам, - Я не тот, кем был раньше. Что тебе нужно? Кто ты?
Зеленые глаза - глаза пылкого юноши и смертельно уставшего старца - смотрят недоверчиво и жестко, в них нет былого огня и задора, той искры, что заставляла тех, кто глядел в них, улыбаться.
Странная это была встреча, и многое изменила она: так возвратился Бальдр в мир живых, и лишь Аалто и Хель ведомо, какая цена была за то уплачена. Было ли нарушено при этом равновесие мира? Наверное, было, да только Бальдр об этом не думал, радовался он осеннему солнцу, мертвым листьям, последним цветам и первому снегу, дыханию ветра и холодным песням ручьев - живых, быстрых, журчащих весело и бойко, не то что в сером царстве Хель.
И было потом тепло - тепло чужого крова, тепло дома дочери Локи. И был мед, и были песни...
Но что ждет впереди, зачем все это, есть ли в самом деле место в мире для погибшего и оплаканного Бальдра, с чьей смертью давно уж смирились? И много еще появилось вопросов, и так мало - ответов, а ведь Янтарная и Инеистая тоже ищет ответов, но получит ли она их, сможет ли Весенний помочь ей разыскать их?
долгий путь лежит перед Осеннеглазой и Солнечным...
* * *
Греза ночная и темная
Луч лунного света касался золотистых кудрей весеннего божества нежно и неуловимо, и в этом бледном сиянии лицо Бальдра казалось безмятежным, будто обрел он былую радость и тепло, будто снова готов был сиять и нести свет целому миру. С завистью смотрела на него Осеннеглазая, в чьем сердце не было ни тепла, ни покоя - лишь борьба суровой метели с неистовым пожаром, но как же она ошибалась...
Не ведало покоя и весеннее сердце прекраснейшего из асов. И пусть покинул его могильный холод, не было оно покамест исцелено, и страшные раны на нем горели и истекали кровью, горячей и нестерпимо алой, и багровой пеленой подергивались его грезы. На смену серости и мертвенному холоду пришли кровь и пламя, и даже сам небосвод виделся Бальдру во сне его пылающим, а звезды - истекающими кровью, и оттого и луна окрасилась темно-красным. Кровь, всюду кровь... Нестерпимо горячая, капала она с небес, и с ужасом взирал весенний бог на свои ладони, запятнанные багровой влагой. Смел был Бальдр, но и для его отважного сердца это зрелище было все же чрезмерным, и стон сорвался с его губ - но не пробудился он, не вырвался из объятий кошмара. А кровь, будто капли дождя, капала на снег, и снег таял, обнажая не мертвую траву, но языки пламени, вспыхивавшие все ярче...
И снова стон сорвался с губ весеннего бога - протяжный, жалобный, как крик умирающего зверя, но и полный гнева и желания сражаться, победить этот ужас. Что видел он теперь, какие еще ужасы подобрались слишком близко к его истерзанному сердцу, едва успевшему оттаять?
Верно, Янтарноокая слышала эти стоны... Может, и хотела она уже разбудить его, да только Бальдр сам вдруг рывком сел на своем ложе, удивленно распахнув глаза и жадно хватая губами воздух, будто нечем ему вдруг стало дышать.
- Так это только сон... - хрипло произнес он, погасшим взглядом скользя по огненным кудрям дочери Локи, - Только сон... Что же будет, Осенняя? Что будет со мною здесь? Что еще увижу я - во сне и наяву...
* * *
В доме ОсеннеглазойХорошо жилось в доме Осеннеглазой: уютно, беззаботно, каждый день наполнен теплом - и не скажешь, что это Инеистая здесь хозяйничает, столько всюду солнца! То ли дни проходили, то ли целые месяцы - и не поймешь даже. Радостно. Спокойно. Тихо.
Бальдру нравилось просыпаться в доме Янтарноокой от ее тихого, хриплого голоса, от запаха горячего хлеба и каких-то чудных трав, аромат которых пропитал и ее огненные кудри. И кудри ее ему тоже нравились - мягкое пламя, которое можно гладить, перебирать тяжелые пряди снова и снова, рассказывая о чем-нибудь давнем, почти забытом. Впрочем, теперь все казалось таким - далекими тенями из прошлого, некогда живого и яркого, а теперь все чаще ускользающего из памяти. И только одно оставалось неизменным: перед смертью Бальдру начали сниться дурные сны, и эти мучительные видения не оставили его и в царстве Хель, и не желали покинуть Весеннего аса и теперь.
- Мы поднялись на невероятную высоту, к самым звездам, и внизу бушевало море - зелено-серое, мрачное, неистовое, - жуя еще теплую горбушку, сонно рассказывал Бальдр, пока дочь Обмана хозяйничала по дому.
- Я была там с тобой? - прежде он не рассказывал о том, что она ему снится, Осенняя удивилась.
- Да, ты была со мною, в самом деле, - похоже, он и сам только теперь сообразил, что в этот раз в кошмаре он не был одинок, - Мы мчались над морем, и шумел ветер, и волны стонали. А потом мы рухнули вниз. У тебя были такие горячие руки... А я чувствовал немыслимую ярость и готов был самое море растерзать, боялся, что ты разобьешься о волны, рухнув с такой жуткой высоты. Я не помню, чтобы я когда-либо испытывал такую злобу! Но удара не было, мы падали глубже и глубже, сквозь мутную воду, сквозь тьму, в холод...
Бальдр замолчал, встревоженно глядя на свое осеннее солнце, на свою не сестру и не жену, такую теплую и уютную сейчас.
- Грядет что-то очень дурное, Янтарноокая, - беспокойно, но все же улыбаясь, проговорил он, - Не знаю пока, что, но что-то будет. Эти сны меня не оставляют. И в них всегда так холодно... Хорошо, что здесь, с тобой всегда так тепло.
* * *
Смерти больше нет
Мир рушился, а он был заперт. Он слушал стоны умирающей земли взаперти, вцепившись в оконную раму. За окном все было как обычно... Но он знал, он чувствовал, что мир умирает, и что смерть эта станет началом преображения. Предсказанное сбывалось. Боги умирали, и Бальдр слышал стоны своих братьев и сестёр. Он чувствовал их раны и отчаяние и кричал от боли, от невыносимой горечи. Но больнее всего было знать, что совсем скоро из пучины морской поднимется новая, зелёная земля. Земля, которой он будет править. Не желал он такой власти, такой новой жизни! Для чего ему мир, где не будет никого, кого он знал, кто был ему дорог?
Бальдр метался по дому Янтарной и Инеистой, терзаемый видениями гибели мира, рыдал и рычал, колотил кулаками в стены, разбивая в кровь костяшки. Он был подобен разъяренному зверю, бурному весеннему потоку, рвущемуся из берегов, штормовому ветру, воющему отчаянно и зло. Страшен был бог весны, и не было в его сердце света...
То ли день, то ли ночь конца света все ещё длилась, когда Осеннеглазая дочь Локи возвратилась в своё жилище. Огненные очи ее пылали от боли и злобы, но рухнула она к ногам солнечного бога и обняла его колени. Ибо только он у неё остался, и у него осталась только она. Двое их было в этом новом мире, двое выживших.
Бальдр опустился на колени, прижал Огненную Кравчую к своей груди, обнял... От рук его струились тепло и свет, и обоих их окутало золотистое сияние, напоенное ароматами весны. А из деревянных половиц потянулись молодые зеленые стебли, на которых тут же появлялись нежные листочки и распускались цветы...
Янтарная и Инеистая дочь Локи плакала, и Бальдр не мог и не хотел унять ее слезы. Пусть текут, пусть прольются все... Скоро наступит рассвет, и в новый день не должны они нести с собой такую горечь. Рассвет нового дня, рассвет нового мира они должны встретить вдвоем. Ей чуждо солнце, как ему чужд мрак ночи, но на рассвете тьма и свет встречаются и принимают друг друга в объятья, так и Весеннему богу предстояло начать свой путь в возрожденном мире рука об руку с созданием бога Огня и Лжи. Нигде, никогда не было сущностей друг другу более чуждых... И более родных, ибо за то время, что они провели вместе, они стали друг другу ближе и дороже, чем кровные родственники, чем влюбленные.
— Всё кончилось здесь, — женщина тяжело выдохнула и повела плечами. — Здесь же и начнется.
Здесь. В этой тихой обители в осеннем лесу, в доме, через старые, вытертые половицы которого теперь прорастали первоцветы, наполнявшие воздух горько-сладким ароматом. Бальдр сорвал синий, словно полуночное небо, цветок анемона и вплел его в огненные кудри Аалто, коснулся горячими губами ее лба и молвил тихо:
- Посмотри... Первый рассвет... - серое безвременье за окном сменилось безбрежной синевой, в которой расцветало розово-золотыми лепестками-лучами возрожденное солнце, и там, где они касались земли, поднявшейся из полной слез и крови пучины моря, распускались цветы. Воздух наполнился пением птиц, возвестивших о начале нового дня. Ветер ласково касался молодой травы и распускавшихся листьев и шептал о том, что смерть побеждена. Смерти больше нет. Есть только жизнь, сияющая в каждой капле росы, дышащая в каждом вздохе ветра, поющая в каждом ударе сердца.
- Пойдем, - Бальдр поднял Янтарноокую дочь Лодура на руки и коснулся губами ее горячего бледного лба, - Взглянем на новый мир, в котором нам теперь жить. Пойдем... Ты - моя Осень, моя тень, моя ночь. Без тебя не будет моего света...
Он шагнул за порог, в ясное утро, навстречу солнцу. В лес вечной осени пришла весна, когда нога его коснулась холодной земли. И там, где он ступал, распускались цветы, и птицы пели, радуясь свету Бальдра. А он смотрел на весеннее солнце, и по щекам его текли слезы.